Люди сюда вернутся…

Долго-долго искал я какой-нибудь след
К нашей юрте забытой, но нет его, нет.
Глухо в ельнике: лапы на лапы легли,
Сверху бросишь иголку — не достигнет земли.

Что же, лес, ты упрятал становье моё,
Как волшебник из сказки, святое питьё?
Здесь мальчишкой я бегал, бывало.
Много лет с той поры миновало.

Ели старые глохнут, молчанье храня.
Молодые берёзки не знают меня…
Да и что они скажут? Слово им не дано.
Ну а люди? Ушли из становья давно.

Комариное царство я нашёл у реки.
Как тут всё заросло! Тальники, тальники…
Звонко струи смеются, я в воду шагнул.
И ладонями солнечный свет зачерпнул.
То ли воду с алмазными искрами пью,
То ли слёзы с водой, то ли радость свою…

А с крутого обрыва каменистой горы
Машет куст мне, он — веха ребячьей поры,
Куст черёмухи машет, велит подойти,
Спелых ягод отведать, их черно на пути.
Помню, в детстве, хватаясь за сучья руками,
Я срывался с деревьев и падал на камни.
Было больно до слёз, но синяк — не беда,
Побольнее удары бывали тогда.

Вот и роща, где парни прощались с девчатами
Перед тем, как на фронт уходили солдатами;
Клятвы были тверды, слёзы были горьки.
А в высокой траве полыхали жарки.
У берёз на стволах долго метки чернели,
Но потом заросли и в наплывах осели.
Их на мрамор бы, наших парней имена,
Так давно пронеслась, отгремела война.
Всё же я отыскал средь кустов и валежин
След к жилью своему, как к берлоге медвежьей;
Ничего не осталось у юрты убогой,
Только столбик один, он стоял у порога,
И на нём уцелело ведёрко одно,
Из берёсты оно, деревянное дно…
Это мать с ним, я помню, корову доила,
Уходя же, его не взяла, позабыла.
И стою я теперь, и смотрю на него:
Вот и всё, что осталось от жилья моего.

Между балок упавших кипрей розовеет.
Но ничто тут печали моей не развеет:
Ни цветы, ни трава, ни стрекоз хоровод.
Там не может быть радости, где никто не живёт.
Отчего же меня так манило сюда,
К этой юрте отцовской, где лес и вода,
Где поют только птицы да волны звенят?
Видно, память о прошлом сильнее меня.
Здесь отец наш колхозные тропы торил,
Старший брат мой отсюда на фронт уходил.
Бедной матери было, о ком горевать…
Мне же выпало их, всех троих, потерять…

Опустело становье, и не слышно с тех пор,
Чтоб пила зазвенела и стукнул топор.
От коровьих копыт не найдёшь и следа.
Только бродят туманы, туманов стада.
В очертаниях облака, зыбких, обманных,
Вдруг возникла внезапным видением мама.
И мне кажется, будто не птица поёт,
Слышу давний и сладостный голос её.

На берёзах кора с маслянистым отливом
Мне старанья отцовы напомнила живо:
Так лоснились зимой от медвежьего жира
Наши щёки, он мазал их нам терпеливо,
Чтобы кожа не трескалась на морозе,
Чтоб блестела вот так же, как кора на берёзе.

Мир отцовской земли… Ты родное приволье!
Каждый звук твой в груди отзывается болью.
Не меня ли здесь мать на коленях качала?
Не отсюда ль пошло моих песен начало?
Как душе моей близок твой простор ветровой,
Хоть встречаешь меня ты одичалой травой…

А ведь люди, я знаю, вернутся сюда,
Где приметы становья лишь лес и вода.
Станут строить дома, возведут этажи,
Будут вместе трудиться и в согласии жить.
И своим назовут место древнего рода
Люди разных племён, и времён, и народов.

Перевод Ю. Шестаковой